ДИТЯ ПОСЛУШАНИЯ
Однажды в Васкнарве после всенощной протоиерей Василий беседовал с нами о Царствии Божием, что превыше всех земных сокровищ. И слово старого священника обжигало с такой силой, что душа уже воспаряла в горняя, как одна женщина сказала:
– Батюшка, в горняя, конечно, хочется, но и кушать хочется. А цены, как бешеные, растут! Сахар втридорога, колбасы не "укупишь", а кушать что?
– Эх вы, навоз едите и на навоз надеетесь, – сказал отец Василий, оборвав беседу.
– Вот и я такая же, – посетовала я незнакомке, выходившей со мною из храма, – не о Царствии Божием думаю, а о том, где денег достать.
– Вам денег дать? – достала кошелек незнакомка.
– Да нет, тут другое. Благословили меня купить дом в Оптиной пустыни, а денег не хватает.
– Давайте адрес – я пришлю. Сможете – отдадите, а нет – берите так.
– А вы что – богатенький Буратино? – обернулась я к ней, с интересом рассматривая красивую незнакомку в скромненьком платье от Версаче.
– Муж богатый. Но я вам из своих денег дам.
Так я познакомилась с будущей монахиней N. не догадываясь еще, что она уже втайне готовится к постригу и через девять лет уйдет в монастырь, наконец-то уладив свои мирские дела. Дела же моей подруги с Кавказа (назову ее так – люди ведь все живые) были настолько запутанными, что я не могла ничего понять. Как так – у ее мужа есть уже двое младенцев на стороне и фактически другая семья, а он с ревностью собственника требует от жены раболепного повиновения, и она уважительно слушается его? А через девять лет я наблюдала завершение той кавказской истории, когда бывший муж целовал землю у ног этой кроткой женщины и благодарил Господа, пославшего ему ангела, благоустроившего его грешную жизнь. По-разному люди уходят в монастырь, но эта женщина приняла постриг лишь после того, как воцерковилась вся ее неверующая прежде семья. Дети уже имели профессии и работали, а бывший муж, обвенчавшийся с матерью своих новых детей, усердствовал в восстановлении храма и с упоением чадолюбивого отца показывал всем фотографии малышей, родившихся в новом браке.
Многого я не знаю о моей подруге – всегда улыбчивой и, казалось, безмятежной. Твердо знаю одно – своей веры она никому не навязывала, но лишь молилась за ближних и жила в беспрекословном послушании старцу. Мне тоже тогда очень хотелось научиться жить в послушании. Хотелось, а не получалось. И Господь послал мне в помощь подругу.
То, что послушание – бесов ослушание, я знала не хуже подруги. Но "буквоедское" понимание послушания вызывало во мне протест, а подруга была "буквоедкой".
Вот конкретный пример. Приехала моя подруженька погостить ко мне в Оптину пустынь, а я уже купила дом у монастыря. У подруги был обратный билет на самолет, да и мне понадобилось съездить в Москву, и решено было ехать вместе. Я разузнала расписание рейсов на Москву, а подруга, признающая одно расписание – «как батюшка благословит», пошла в монастырь к старцу. Возвращается и говорит от порога:
– Ну, все – поехали. Батюшка благословил, сказал: «Сразу же бери вещи и уезжайте».
Интересуюсь, а на чем мы прямо сейчас поедем? Ближайший рейс на Москву через два часа, а на улице, между прочим, дождь. Но подруга моя – дитя послушания: для нее сразу, значит, сразу. Подхватила наши вещи, и спешит на остановку. Я за ней – пререкаемся, не замечая, как рядом с нами притормозил "Мерседес".
– Пойми, – убеждаю я ее, – автобуса на Москву два часа еще не будет!
А тут водитель "Мерседеса" окликает нас:
– Вам в Москву? Садитесь.
Юркнули мы в теплое нутро "Мерседеса", блаженно отогреваясь после стылого дождя со снегом. А хорошо все-таки ездить по благословению старца – даже "Мерседес" подают, не спросясь. Однако сколько же стоит такое удовольствие? Таксу до Калуги знаю, а до Москвы? Денег же у меня было в обрез. Но когда в Москве мы достали деньги, водитель даже обиделся:
– Да вы что? Не возьму. Я во славу Христа.
Вот она радость благословенного послушания, да восславим Христа!
Благословение старца ехать сразу же имело для моей подруги особое значение – на завтрашнее утро у нее был билет на самолет, а старец велел непременно съездить в Троице Сергиеву Лавру и разузнать об условиях поступления на регентское отделение семинарии. Рейсовый же автобус прибывал в Москву уже вечером, в семинарию было бы не попасть. А так она успела съездить, все разузнать и запастись необходимой литературой для своей дочери Елены, оканчивавшей школу в этом году.
О том, что дочка готовится поступать в семинарию, дома старались не говорить, зная непреклонность отца:
– Не будет этого, запомни! – властно сказал он жене. – Хватит того, что ты меня опозорила на весь Кавказ, а дочку позорить не дам.
"Позор" же заключался в том, что моя подруга давно перестала носить бриллиантовые серьги и ювелирные украшения, и все они давно были заперты в шкатулке. Но она оказалась отступницей в том мире язычества, где на все есть свои "табу" и жесточайший диктат: в чем надо появляться на "тусовках" и какие нынче в моде духи, меха, макияж. В общем, муж моей подруги даже радовался, что жена не ходит с ним на приемы, страшась приводить "нищенку".
Между тем, Еленка уже окончила школу и как бы готовилась и не готовилась поступать в семинарию, повторяя уныло:
– Папа ведь все равно не разрешит!
– А ты готовься, дочка, за послушание, – убеждала мать. – Так батюшка благословил.
Сколько же они молились тогда Преподобному Сергию Радонежскому, выучив акафист святому уже почти наизусть!
До начала приемных экзаменов оставалось четырнадцать дней, когда Елене явился во сне Преподобный Сергий и сказал: «Иди ко мне». А 18 июля, на день обретения мощей Преподобного, в их город вошла Кавказская война. Возле их дома разорвался снаряд, застрочили автоматы, и люди в панике хлынули в аэропорт. Самолеты брали штурмом, швыряя пачки долларов. И отец Елены заплатил бешеные деньги, чтобы мать с дочкой улетели в Москву.
– Увози дочку, – сказал он срывающимся голосом жене напоследок, – хоть в семинарию, куда угодно, лишь бы дочка осталась живой.
Еленка улетела в Москву, в чем выбежала из дома – в одном сарафанчике. Других вещей у нее не было. И уже в самолете она простудилась так сильно, что слегла с огромной температурой. Готовиться к экзаменам она была не в силах, благо, что за послушание старцу заранее изучила учебники. Но к главному экзамену по пению она была фактически не готова. То есть, музыкой Еленка занималась с детства, могла пропеть с листа любую вещь, и даже объехала всю Европу, солируя в детском хоре. Но православную музыкальную культуру не усвоишь вне храма, а в церковь отец запрещал ей ходить.
Помню, как возмущали меня эти запреты, и я убеждала подругу, что ребенок все же должен ходить в храм, пускай и тайком от отца.
– Ты совсем как моя Еленка, – возражала она. – Та тоже мне говорит: «Папа ничего не узнает. Я ему с три короба навру, мол, на дискотеку пошла, то-се». А зачем мне такой ребенок, который врет, не стесняясь, в глаза? Я ведь спрашивала батюшку, как поступить, а тот велел жить по заповеди «Чти отца своего...»
И мать учила дочь почитать отца:
– Давай лучше, доченька, дома помолимся, а то папа расстроится из-за нас.
И от этой кротости домашних умягчалось сердце отца. Нет-нет, да и уступит просьбам дочери: «Ну уж ладно, сходи». И Елена тут же бежала на клирос, желая единственного – петь для Бога всю жизнь.
К экзаменам она успела разучить с регентом женского монастыря только одну вещь «Разбойника благоразумного». И когда Елена спела ее на приемной комиссии, все притихли: голос – дар Божий, а это редкое явление, настоящий талант.
– Пойте, пойте еще, – попросили ее.
– А я больше ничего не знаю.
– Как не знаете? А «Богородице Дево», «Достойно есть»? Вы ведь ходите в церковь?
– Редко, – заплакала Елена. – Не выгоняйте меня. Возьмите в семинарию уборщицей. Я полы буду мыть, что скажете, а то папа второй раз не отпустит меня.
О дальнейшем мне рассказывала уже подруга:
– Ушла моя Еленка на экзамены и пропала, а я у раки Преподобного Сергия с утра с колен не встаю. Плачу, молюсь, а время уже к вечеру. Смотрю, идет моя Еленка и от слез говорить не может. Только показывает мне один палец – это значит, приняли ее в первый класс.
* * *
Настоящая Кавказская война началась, однако, много позже того времени, когда Елена поступила в семинарию. Жизнь в городе моей подруги вскоре опять вошла в мирную колею, и события прошлого уже расценивали как мелкую заварушку или дворцовый переворот под канонаду. В общем, совет старца уезжать с Кавказа муж моей подруги категорически отверг – здесь было дело его жизни, к тому же фирма, капиталовложения и большие деньги давали чувство неуязвимости. Между тем, моя подруга, уже оформившая развод с мужем, получила от старца новое послушание – купить два дома на свое имя: один в Оптиной пустыни, а другой на Ставрополье, откуда они с мужем были родом. Зачем два дома одному человеку, я не понимала, а у подруги был на все один ответ: «Так батюшка благословил».
Как раз в это время подруга получила родительское наследство, и тут же истратила его до копейки, купив хороший дом в родных краях. С покупкой же дома в Оптиной ничего не получалось. То есть, дом мы нашли, и бывший муж обещал выделить деньги не только на его приобретение, но и многажды больше, считая себя обязанным обеспечить достойную жизнь матери своих детей. Но когда этот человек, охотно вкладывавший деньги в недвижимость на Кавказе, осмотрел наш сельский объект недвижимости, то изрек:
– Хижина дяди Тома. Нет, на эти фазенды с удобствами на грядках я денег никогда не дам.
Итогом же поездки стал ультиматум – пусть моя подруга выбирает любой дом или виллу из его кавказских владений и возвращается с дочкой домой, а иначе ни дочь, ни она не получат даже копейки на хлеб.
Предприимчивая Еленка тут же устроилась в храм подрабатывать уборщицей, не собираясь бросать учебу. А подруга поселилась в доме на Ставрополье, чтобы перед уходом в монастырь, по благословению старца, отремонтировать этот дом. В письмах подруги теперь сообщалось, как по великой милости Божией печник из храма, где она пела на клиросе, сложил ей бесплатно печь с камином, а еще нашелся покупатель на шубу, и теперь уже можно начать ремонт. Из писем угадывалось, что подруга бедствует, распродавая с себя последнее. И я досадовала, жалея ее: да что за прихоть – благоустраивать дом, в котором не собираешься жить? Но подруга моя, повторяю, дитя послушания, и сокрушалась она лишь о том, что никак не может выполнить благословения старца и вывезти с Кавказа свои и дочкины вещи – муж, мол, сразу заболевает при мысли, что дочь не вернется домой. «Значит, надо терпеть и молиться, чтобы Господь даровал душе его мир», – говорила она.
Дом в станице на Ставрополье был, наконец, благоустроен. На окнах уже висели нарядные занавески, а в камине весело потрескивали дрова, когда грянула Большая Кавказская война. Город, где жил муж моей подруги, пылал в кольце огня, и очевидцы потом рассказывали – это был залитый кровью ад. Никакие самолеты и поезда оттуда уже не ходили. Телефоны молчали, как мертвые, а подруга с батюшкой снова и снова пытались дозвониться в пылающий город. Неожиданно ответила бабушка-соседка, оставшаяся умирать в этом аду:
– По-моему, ваши живы, – сказала она спокойно. – Я видела в окно, как ваш сын, муж и эта новая жена с малышами садились в машину. Правда, у подъезда их обстреляли – даже стекла брызнули, но крови, кажется, не было.
А потом уже из приграничного селенья позвонил сын:
– Мама, мы живы и едем к тебе. Правда, машина у нас подбита, но едет пока. Не волнуйся, мама, у папы план, как пробиться... Мама, молись! – вдруг закричал сын. – Мы погиба...
Связь прервалась. Батюшка взял у помертвевшей матери гудящую трубку и, ничего более не услышав, велел пройти по станице, собирая людей на молебен.
Много людей пришло тогда на молебен. Граница здесь рядом, почти в каждом доме беженцы. И людям не надо было объяснять, что это такое, когда машина с детьми пытается под обстрелом прорваться в Россию. Молебны служили весь день – Святителю Николаю с акафистом, Божией Матери с акафистом в честь иконы «Взыскание погибших», а потом Всем святым, в земле Российской просиявшим. Когда же по времени стало ясно – они не доехали, начали читать Акафист святой великомученице Варваре, умоляя, если не о жизни, то о «христианской кончине живота». Уже дочитывали акафист, когда кто-то крикнул:
– Едут!
И все бросились из храма навстречу покореженной машине без стекол, вихлявшей подбитым колесом. Люди целовали и обнимали приехавших:
– Родные, вы живы! Мы молились за вас!
А те уже входили в храм, плача и целуя иконы. Бывший муж положил земной поклон перед Распятием и сказал:
– Это чудо – мы живы! Батюшка, отслужи благодарственный молебен Спасителю. Будут деньги – отстрою храм.
Так появилась на приходе новая семья, вскоре обвенчавшаяся здесь. Дом же на Ставрополье, на который бывший муж моей подруги жалел денег, благоустраивался, как уточнил старец, именно для него и его новой семьи. А сама моя подруга уехала в Оптину пустынь. И надо быть беженцем, лишившимся не только всех своих сбережений, но и крыши над головой, чтобы понять, что это такое – у тебя есть дом, где пылает в камине огонь и постелена чистая постель для твоих детей.
* * *
Настоящей беженкой в этой войне, потерявшей дом и все до копейки, оказалась, по сути, моя подруга, поселившаяся возле Оптиной пустыни в чужом углу.
– Ну что – теперь в монастырь? – спрашивал ее старец. – Все дела уже уладила?
– Батюшка, дочку бы еще замуж выдать. Вы же сами благословили.
А дело было так. Когда старец благословил мать на монашество, а дочь на замужество, семнадцатилетняя Еленка сказала строго:
– Батюшка, только мне нужен такой муж, как папа, чтобы я слушалась его. Обещаете молиться?
– Помолюсь, – улыбнулся старец.
Женихи же попадались до того несерьезные, что девица обидчиво говорила старцу:
– Батюшка, вы же обещали молиться.
– Я молюсь, – отвечал старец. – Подрасти сперва.
– Молитесь-молитесь... Плохо молитесь.
А потом и женихов не стало. На отдаленном сельском приходе, где Елена работала регентом после семинарии, женихи были единственные – пять беззубых дедов. Храм был ветхий, холодный, и единственная печь не согревала его. Но Елена была влюблена в свою работу, рассказывая с упоением:
– Ой, мамуля, какой у меня старичок в хоре – Паваротти! Правда, фальшивит слегка. А бабульки мои! Знаешь, какой у меня скоро будет хор?
Здесь среди своих любимых бабулек, дедулек и высоких российских снегов она постепенно смирялась с мыслью, что коротать ей свой век в одиночестве, уговаривая мать:
– Что ты ждешь моей свадьбы, мама? Уходи в монастырь. Я для себя уже твердо решила – лучше состариться старой девой, чем плохую семью заводить.
Подруге уже шили подрясник для пострига, когда произошел такой разговор:
– Как твои огурцы? – спрашиваю подругу, тоже имевшую свой огород.
– А что – пора сажать?
– Да мы уже первые огурцы едим.
– Ох, сегодня же посажу! – спохватилась моя выросшая на асфальте подруженька.
Кто-то сказал ей, что надо читать акафист святым равноапостольным Константину и Елене, чтобы огурцы быстрее росли. Подруга к старцу с вопросом: читать или не читать?
– Читай, – благословил он, улыбаясь.
И вот читает она ежедневно акафист святым Константину и Елене, и любуется на огурцы – растут. Вдруг приходит телеграмма: «Мама, благослови – выхожу замуж за Константина. Твоя Елена». Оказывается, иконой святых равноапостольных царей Константина и Елены Оптинские старцы благословляли на брак.
Теперь наша Еленка – матушка Елена, жена священника. Когда это свершилось, подруга попросила у меня молока и съела тарелку творога.
– Как – ты же говорила, что молочного не ешь? – изумилась я, твердо усвоив за эти годы, что у подруги какой-то особенный желудок, не принимающий ничего, кроме хлеба и овощей.
– Все я ем, – улыбнулась она. – Но думаешь, это просто, когда ни дети, ни муж не веруют в Бога да еще двое младенцев на стороне? Вот и считай – по году поста за каждого.
– Ты что – и за этих младенцев постилась?
– А как же? У меня сердце изболелось за них.
Трудно улаживаются мирские дела. Но когда они уладились, эта боголюбивая раба Божия приняла монашеский постриг, навсегда умерев для мира.
